• Casino онлайн
• Игровой автомат ты мой бог

Сокровища пиратов. Игровой автомат Pirate's Treasures Deluxe.

1 сентября 1939 года День назывался «первым сентября». Достань стаканы и выпьем водки за улан, стоящих на первом месте в списке мертвецов, как в классном списке. Тень возвращается подобьем бумеранга, температура, как подмышкой, тридцать шесть. Мулатка тает от любви, как шоколадка, в мужском объятии посапывая сладко. В ночной тиши под сенью девственного леса Хуарец, действуя как двигатель прогресса, забывшим начисто, как выглядят два песо, пеонам новые винтовки выдаёт. И с гуденьем танки, как ногтем – шоколадную фольгу, разгладили улан. январь 1965 1867 В ночном саду под гроздью зреющего манго Максимильян танцует то, что станет танго. Поскользнувшись о вишнёвую косточку, я не падаю: сила трения возрастает с паденьем скорости. Снова на ветру шумят березы, и листва ложится, как на оброненную конфедератку, на кровлю дома, где детей не слышно. И только ветра сиплый войрасслышишь ты, как встарь. Затворы клацают; в расчерченной на клетки Хуарец ведомости делает отметки. И тучи с громыханием ползут, минуя закатившиеся окна. Ты сбросишь тень с усталых плеч,задув свечу, пред тем как лечь. И попугай весьма тропической расцветки сидит на ветке и так поёт: Презренье к ближнему у нюхающих розы не лучше, но честней гражданской позы. Тем паче в тропиках у нас, где смерть, увы, распространяется, как мухами – зараза, иль как в кафе удачно брошенная фраза, и где у черепа в кустах всегда три глаза, и в каждом – пышный пучок травы.

Притчи Разговор с Богом - Портал Дивное Дивеево

Поскольку больше дней, чем свечсулит нам календарь. И молча глядя в потолок,поскольку явно пуст чулок,поймешь, что скупость -- лишь залогтого, что слишком стар. И, взгляд подняв свой к небесам,ты вдруг почувствуешь, что сам-- чистосердечный дар. Пусть он звучит и в смертный час,как благодарность уст и глазтому, что заставляет наспорою вдаль смотреть.

Всякий, кто мимо идёт с лопатою, ныне – объект вниманья. Я заранее область своих ощущений пятую, обувь скидая, спасаю ватою. В полости рта не уступит кариес Греции древней, по меньшей мере.

Даже кукушки в ночи звучание трогает мало – пусть жизнь оболгана или оправдана им надолго, но старение есть отрастанье органа слуха, рассчитанного на молчание. Жужжащее, как насекомое, время нашло, наконец, искомое лакомство в твёрдом моём затылке. Точно царица – Ивана в тереме, чую дыхание смертной темени фибрами всеми и жмусь к подстилке. Точно рассеянный взор отличника, не отличая очки от лифчика, боль близорука, и смерть расплывчата, как очертанья Азии. Но и достиг я начерно всё, чего было достичь назначено. Даже когда все колёса поезда прокатятся с грохотом ниже пояса, не замирает полёт фантазии. И чёрный прожектор в полдень мне заливает глазные впадины. Но не ищу себе перекладины: совестно браться за труд Господень. Твоим шотландцам было не понять,чем койка отличается от трона. Любовь еще (возможно,что просто боль) сверлит мои мозги, Все разлетелось к черту, на куски.

Silent Hill 3 — Википедия

И с этой точки зренья ни на пядьне сдвинете шотландского барона. IV Красавица, которую я позжелюбил сильней, чем Босуэла -- ты,с тобой имела общие черты(шепчу автоматически «о, Боже»,их вспоминая) внешние. Над этой вещью голову держа,не кислорода ради, но азота,бурлящего в раздувшемся зобу,гортань... Нет для короны большего урона,чем с кем-нибудь случайно переспать.(Вот почему обречена корона;республика же может устоять,как некая античная колонна). Сад выглядит, как помесь Пантеонасо знаменитой «Завтрак на траве». Во избежанье роковой черты,я пересек другую -- горизонта,чье лезвие, Мари, острей ножа. V Число твоих любовников, Мари,превысило собою цифру три,четыре, десять, двадцать, двадцать пять. Он, будучи на многое горазд,не сотворит -- по Пармениду -- дваждысей жар в груди, ширококостный хруст,чтоб пломбы в пасти плавились от жаждыкоснуться -- «бюст» зачеркиваю -- уст!

И ты, Мари, не покладая рук,стоишь в гирлянде каменных подруг --французских королев во время оно --безмолвно, с воробьем на голове. Я Вас любил так сильно, безнадежно,как дай Вам бог другими -- -- -- но не даст! Там снимки звезд, там главная -- брюнет,там две картины, очередь на обе. III Земной свой путь пройдя до середины,я, заявившись в Люксембургский сад,смотрю на затвердевшие сединымыслителей, письменников; и взад-вперед гуляют дамы, господины,жандарм синеет в зелени, усат,фонтан мурлычит, дети голосят,и обратиться не к кому с «иди на». Есть многие, с кем свидеться приятно,но первым прокричавши «как живешь?   Меч палача, как ты бы не сказала,приравнивает к полу небосвод(см. Мы вышли все на свет из кинозала,но нечто нас в час сумерек зоветназад, в «Спартак», в чьей плюшевой утробеприятнее, чем вечером в Европе. Из нового -- концерты за бесплатнои башня, чтоб почувствовать -- ты вошь. И входит айне кляйне нахт мужик,внося мордоворот в косоворотке.  

II В конце большой войны не на живот,когда что было, жарили без сала, Мари, я видел мальчиком, как Сара Леандр шла топ-топ на эшафот. И пространству в пору я звук извлекал, дуя в дудку полую. За каковое раченье-жречество (сказано ж доктору: сам пусть лечится) чаши лишившись в пиру Отечества, нынче стою в незнакомой местности. В каком колене клетчатого кланапредвиделось, что двинешься с экранаи оживишь, как статуя, сады? Сюдызабрел я как-то после ресторанавзглянуть глазами старого баранана новые ворота и пруды. И в силу этой встречи,и так как «все былое ожилов отжившем сердце», в старое жерловложив заряд классической картечи,я трачу, что осталось в русской речина Ваш анфас и матовые плечи.

Всё, что творил я, творил не ради я славы в эпоху кино и радио, но ради речи родной, словесности. 1983 20 сонетов к Марии Стюарт I Мари, шотландцы все-таки скоты. VIII На склоне лет, в стране за океаном(открытой, как я думаю, при Вас),деля помятый свой иконостасмеж печкой и продавленным диваном,я думаю, сведи удача нас,понадобились вряд ли бы слова нам:ты просто бы звала меня Иваном,и я бы отвечал тебе «Alas». Чайка в тумане кружится супротив часовойстрелки, в отличие от карусели. В порт Глазго, караван за караваном,пошли бы лапти, пряники, атлас. Легионеры с пустыми руками возвращаются из походов. И актеры, которым больше не аплодируют,забывают великие реплики. Когда-нибудь эти годыбудут восприниматься как мраморная плитас сетью прожилок -- водопровод, маршрутысборщика податей, душные катакомбы,чья-то нитка, ведущая в лабиринт, и т. Возможно, простоу вещей быстрее, чем у людей,пропало желание размножаться. Можно сказать уверенно: здесь и скончаю я дни, теряя волосы, зубы, глаголы, суффиксы, черпая кепкой, что шлемом суздальским, из океана волну, чтоб сузился, хрупая рыбу, пускай сырая. Вот и еще однакомбинация цифр не отворила дверцу;плюс нечетные числа тем и приятны сердцу,что они заурядны; мало кто ставит наних свое состоянье, свое неименье, свойкошелек; а поставив -- встают с чем сели... Не потребность в звезде пусть ещё, но уж воля благая в человеках видна издали, и костры пастухи разожгли. И, услышавши это, хочется бросить рытьземлю, сесть на пароход и плыть,и плыть -- не с целью открыть остров или растенье, прелесть иных широт,новые организмы, но ровно наоборот;главным образом -- рот. в СИБ) MCMXCIV Глупое время: и нечего, и не у кого украсть. Мраморная плитаначинается именно с этого, поскольку односторонность --враг перспективы.

Ну ты бы хоть лотерейный билет купил! Притча. Обсуждение.

Эта вещь, согреваясь в моей гортани,произносит в конце концов: «Закройокно». То и празднуют нынче везде, что Его приближенье, сдвигая все столы. Когда вокруг -- лишь кирпичи и щебень,предметов нет, и только есть слова. Природа, как бард вчера --копирку, как мысль чела --букву, как рой -- пчела, искренне ценит принцип массовости, тираж,страшась исключительности, пропажэнергии, лучший страж каковой есть распущенность. Трению времени о него вольноусиливаться сколько влезет. Только одни моряневозмутимо синеют, издали говорято слово «заря», то -- «зря». Нельзя упрекнуть и звЈзды,ибо низкая облачность снимает с планет ответственностьперед обжитой местностью: отсутствие не влияетна присутствие. В просторной спальне старый откупщикрассказывает молодой гетере,что видел Императора. Наместник, босиком, собственноручнокровавит морду местному царюза трех голубок, угоревших в тесте(в момент разделки пирога взлетевших,но тотчас же попадавших на стол). Царь молча извивается на мокромполу под мощным, жилистым коленом Наместника. Лабиринтпустынных улиц залит лунным светом:чудовище, должно быть, крепко спит. Невероятно жарко;и грек сползает с камня, закативглаза, как две серебряные драхмыс изображеньем новых Диоскуров. Строительнедаром вшей кормил семнадцать летна Лемносе. Я валяюсь в пустой, сырой,желтой комнате, заливая в себя Бертани. Постоянство такого родства – основной механизм Рождества. Но, когда на дверном сквозняке, из тумана ночного густого, возникает фигура в платке, – и Младенца, и Духа Святого ощущаешь в себе без стыда; смотришь в небо и видишь — звезда. А почему б не называться птичке Кавказом, Римом, КЈнигсбергом, а? Однако в дверях не священник и не раввин,но эра по кличке фин- де-сьекль. Когда в результате вы все это с неестаскиваете, жилье озаряется светом примерно в тридцать ватт,но с уст вместо радостного «виват! Но, присматриваясь к чужим чертам,ясно, что там и там главное сходство между простым пятноми, скажем, классическим полотномв том, что вы их в одном экземпляре не встретите. Цезарь был ни при чем, страдая сильнее прочихот отсутствия роскоши. Толпатеснит легионеров, песни, крики;но паланкин закрыт. Проигравший грексчитает драхмы; победитель проситяйцо вкрутую и щепотку соли. II Дворец Изваянные в мраморе сатири нимфа смотрят в глубину бассейна,чья гладь покрыта лепестками роз. Грек открывает страшный черный глаз,и муха, взвыв от ужаса, взлетает. Флаг в подворотне, схожий с конской мордой,жует губами воздух. Поэзия, должно быть, состоитв отсутствии отчетливой границы. Поодальдва скованных между собой раба,собравшиеся, видно, искупаться,смеясь, друг другу помогают снятьсвое тряпье. Цель состязанья вовсе не в убийстве,но в справедливой и логичной смерти. ) Бей в барабан, пока держишь палочки, с тенью своей маршируя в ногу. Колоколавыпускают в воздух воздушный шар за воздушным шаром,составляя компанию там наверху шершавым,триста лет как раздевшимся доголаместным статуям. Знал бы Ирод, что чем он сильней, тем верней, неизбежнее чудо. Кто грядёт – никому непонятно: мы не знаем примет, и сердца могут вдруг не признать пришлеца. А если ты дом покидаешь -- включизвезду на прощанье в четыре свечичтоб мир без вещей освещала она,вослед тебе глядя, во все времена. Их зубы, выражавшие их гнев, как колесо, что сжато тормозами, застряли на улыбке, и слуга подкладывает пищу им. XII Чик, чик-чирик, чик-чик -- посмотришь вверхи в силу грусти, а верней, привычкиувидишь в тонких прутьях КЈнигсберг. Теперь он звучит грубей,чем тот же Каварадосси -- примерно как «хоть убей»или «больше не пей» -- и рука выпускает пустой графин. Это, увы, итогразмножения, чей истокне брюки и не Восток, но электричество. Вспугнуты лесом рук,птицы вспархивают и летят на юг,где есть арык, урюк, пальма, тюрбаны, и где-то звучит там-там. На скатертяхлежат отбросы уличного света,и отголоски ликованья мирношевелят шторы. Снявшись с потолка,большая муха, сделав круг, садитсяна белую намыленную щекузаснувшего и, утопая в пене,как бедные пельтасты Ксенофонтав снегах армянских, медленно ползетчерез провалы, выступы, ущельяк вершине и, минуя жерло рта,взобраться норовит на кончик носа. V В расклеенном на уличных щитах«Послании к властителям» известный,известный местный кифаред, кипянегодованьем, смело выступаетс призывом Императора убрать(на следующей строчке) с медных денег. Юнцы,седые старцы, зрелые мужчиныи знающие грамоте гетерыединогласно утверждают, что«такого прежде не было» -- при этомне уточняя, именно чего«такого»:мужества или холуйства. Растянувшись,как ящерица в марте, на сухомгорячем камне, голый человеклущит ворованный миндаль. Толпа,отлившаяся в форму стадиона,застыв и затаив дыханье, внемлет той ругани, которой два бойцадруг друга осыпают на арене,чтоб, распалясь, схватиться за мечи. (Это суждение стоит галочки даже ввиду обнажённой парочки! Предоставляю вашему суду:a) был ли он учеником прилежным,b) новую для русского среду,c) слабость к окончаниям падежным. Случайное, являясь неизбежным,приносит пользу всякому труду. Ведя ту жизнь, которую веду,я благодарен бывшим белоснежнымлистам бумаги, свернутым в дуду. И разносчики скромных даров в транспорт прыгают, ломятся в двери, исчезают в провалах дворов, даже зная, что пусто в пещере: ни животных, ни яслей, ни Той, над Которою – нимб золотой. Но при мысли о ней видишь вдруг как бы свет ниоткуда. Кожух овчара,щепотка сегодня, крупица вчера,и к пригоршне завтра добавь на глазокогрызок пространства и неба кусок. Зане чудеса,к земле тяготея, хранят адреса,настолько добраться стремясь до конца,что даже в пустыне находят жильца. О чем он думал бы, когда б его не грызли тоска, припадки? Невольно зябко поводя плечом, он гонит прочь пугающие мысли. Сильно опьянев, вожди племен стеклянными глазами взирают в даль, лишенную врага. И я, писатель, повидавший свет, пересекавший на осле экватор, смотрю в окно на спящие холмы и думаю о сходстве наших бед: его не хочет видеть Император, меня – мой сын и Цинтия. Горькую судьбу гордыня не возвысит до улики, что отошли от образа Творца. Меч суда погрязнет в нашем собственном позоре: наследники и власть в чужих руках. Так лучи подбирают пространство; так пальцы слепцанеспособны отдернуть себя, слыша крик «Осторожней! в СИБ) Einem alten architekten in rom I В коляску -- если только теньдействительно способна сесть в коляску(особенно в такой дождливый день),и если призрак переносит тряску,и если лошадь упряжи не рвет --в коляску, под зонтом, без верха,мы молча взгромоздимся и впередпокатим по кварталам КЈнигсберга. Дразня язык, бормочет речка смутно,чьи рыбки навсегда оглушены,с перил моста взирают вниз, как будтозаброшены сюда взрывной волной(хоть сам прилив не оставлял отметки). Но ласка та, что далека от рук,стреляет в мозг, когда от верст опешишь,проворней уст: ведь небосвод разлукнесокрушимей потолков убежищ. И как-то тянет все чаще прикладывать носовойк органу зрения, занятому листвой,принимая на свой счет возникающий в ней пробел,глаголы в прошедшем времени, букву «л»,арию, что пропел голос кукушки. Вещи в витринах, носящие собственные имена,делятся ими на те, которыми вы в состоянии пользоваться, и те,которые, по собственной темноте,вы приравниваете к мечте человечества -- в сущности, от негодругого ждать не приходится -- о нео-душевленности холуя и о вообще анонимности. Но век, собирая свое добро,расценивает как ретро и это. На западе глядят на Восток в кулак,видят забор, барак, в котором царит оживление. Тем временем клиент спокойно дремлети видит чисто греческие сны:с богами, с кифаредами, с борьбойв гимнасиях, где острый запах потащекочет ноздри. Звук собственных шагов вполне зловещи в то же время беззащитен; воздухуже пронизан рыбою: домакончаются. Черная фелуккаее пересекает, словно кошка,и растворяется во тьме, дав знак,что дальше, собственно, идти не стоит. Солнце золотиткудлатых львов правительственной ложи. Вполне понятно: каменная рыбаспособна обойтись и без воды,как та -- без рыбы, сделанной из камня. Так вино от трезвого прочь убирают, и соль – от пресного. Только размер потери и делает смертного равным Богу. И скоро будет собственная нефть,шотландская, в бутылках из-под виски. И дамы есть, чтоб предпочесть тебе их,но непохожие на вас обеих. я пел про встречу в некоем садус той, кто меня в сорок восьмом годус экрана обучала чувствам нежным. Хаос лиц, и не видно тропы в Вифлеем из-за снежной крупы. Дворец Наместника увит омелой, и факелы дымятся у крыльца. Веселый, праздный, грязный, очумелый народ толпится позади дворца. Лежа на одре, покрытый шалью, взятой в Альказаре, где он служил, он размышляет о жене и о своем секретаре, внизу гостей приветствующих в зале. Зане он знает, что для праздника толпе совсем не обязательна свобода; по этой же причине и жене он позволяет изменять. И на стене орел имперский, выклевавший печень Наместника, глядит нетопырем... Зачем куда–то рваться из дворца – отчизне мы не судьи. Как хорошо, что птицы в облаках субтильны для столь тягостных телес! Но, может быть, находится как раз к их голосам в пропорции наш вес. Так творятся миры, ибо радиус, подвиги чьив захолустных садах созерцаемы выцветшей осью,руку бросившем пальцем на слух подбирает ключик бытию вне себя, в просторечьи -- к его безголосью. * Bagatelle -- пустяк, всякая всячина (франц.) (прим. Так астронавт, пока летит на Марс,захочет ближе оказаться к дому. Кто думал, что их сотрет, как резинкой с бумаги усилья карандаша,время? Также автомобильбольше не роскошь, но способ выбить пыльиз улицы, где костыль инвалида, поди, навсегда умолк;и ребенок считает, что серый волкстрашней, чем пехотный полк. Под аккомпанемент авиакатастроф,век кончается; Проф. бубнит, тыча пальцем вверх, о слоях земнойатмосферы, что объясняет зной,а не как из одной точки попасть туда, где к составу тучпримешиваются наши «спаси», «не мучь»,«прости», вынуждая луч разменивать его золото на серебро. III Покинутый мальчишкой брадобрейглядится молча в зеркало -- должно быть,грустя о нем и начисто забывнамыленную голову клиента.«Наверно, мальчик больше не вернется». Не важно, совершил литы преступленье или невиновен;закон, по сути дела, как налог. VIII Фонтан, изображающий дельфинав открытом море, совершенно сух. Под белой колоннадою дворцана мраморных ступеньках кучка смуглыхвождей в измятых пестрых балахонахждет появленья своего царя,как брошенный на скатерти букет --заполненной водой стеклянной вазы. Коли ж переборщит – возоплю: нелепица сдерживать чувства. Ежели что во мне и теплится, это не разум, а кровь всего лишь. Острей, чем меч его, лезвие это, и им отрезана лучшая часть. Бей в барабан о своём доверии к ножницам, в коих судьба материи скрыта. XVIII Для рта, проговорившего «прощай»тебе, а не кому-нибудь, не всЈ лиодно, какое хлебово без солиразжевывать впоследствии. А если что не так -- не осерчай:язык, что крыса, копошится в соре,выискивает что-то невзначай. Да, у разлуки все-таки не дурагуба (хоть часто кажется -- дыра):меж нами -- вечность, также -- океан. В озерах -- и по-прежнему им нестьчисла -- явились монстры (василиски). И ты в саду французском непохожана ту, с ума сводившую вчерась. Сетки, сумки, авоськи, кульки, шапки, галстуки, сбитые набок; запах водки, хвои и трески, мандаринов, корицы и яблок. III Разрастаясь как мысль облаков о себе в синеве,время жизни, стремясь отделиться от времени смерти,обращается к звуку, к его серебру в соловье,центробежной иглой разгоняя масштаб круговерти. Не пожелал бы сам Нарцисс инойзеркальной глади за бегущей рамой,где пассажиры собрались стеной,рискнувши стать на время амальгамой. Спасти сердца и стены в век атомный,когда скала -- и та дрожит, как жердь,возможно лишь скрепив их той же силойи связью той, какой грозит им смерть. » XI Сравни с собой или примерь на глазлюбовь и страсть и -- через боль -- истому. Сухой спиной поворотись к флюгаркеи зонт сложи, как будто крылья -- грач. А тот камень-кость, гвоздь моей красы --он скучает по вам с мезозоя, псы:от него в веках борозда длинней,чем у вас с вечной жизнью с кадилом в ней». Мир больше не тот, что был прежде, когда в нем царили страх, абажур, фокстрот,кушетка и комбинация, соль острот. Всюду полно людей,стоящих то плотной толпой, то в виде очередей;тиран уже не злодей, но посредственность. Либо -- самый мир сфотографировать и размножить -- шестьна девять, что исключает лесть --чтоб им после не лезть впопыхах друг на дружку, как штабель дров. Отменивбезнравственный обычай смертной казни,он с помощью особого законате шесть процентов сократил до двух,обязанных сидеть в тюрьме, конечно,пожизненно. На сорок третьем этаже пастух,лицо просунув сквозь иллюминатор,свою улыбку посылает внизпришедшей навестить его собаке. Бродяга-грек зовет к себе мальца.«О чем они болтают? В конце концов, проточная воданичуть не хуже скульпторов, все царствоизображеньем этим наводнивших. Это – точней – первый крик молчания, царствие чьё представляю суммою звуков, исторгнутых прежде мокрою, затвердевающей ныне в мёртвую как бы натуру, гортанью твёрдою. Ни горе не гляжу, ни долу я, но в пустоту, чем её ни высветли. Точно Тезей из пещеры Миноса, выйдя на воздух и шкуру вынеся, не горизонт вижу я – знак минуса к прожитой жизни. XVII То, что исторгло изумленный крикиз аглицкого рта, что к матусклоняет падкий на помадумой собственный, что отвернуть на миг Филиппа от портрета ликзаставило и снарядить Армаду,то было -- -- -- не могу тирадузакончить -- -- -- в общем, твой парик,упавший с головы упавшей(дурная бесконечность), он,твой суть единственный поклон,пускай не вызвал рукопашноймеж зрителей, но был таков,что поднял на ноги врагов. Жизнь бег свой останавливает в шесть,на солнечном не сказываясь диске. чужие господа у Цинтии в гостях над колыбелью склоняются, как новые волхвы. Но чем ближе к звезде, тем все меньше перил; у квартир --вид неправильных туч, зараженных квадратностью, тюлем,и версте, чью спираль граммофон до конца раскрутил,лучше броситься под ноги взапуски замершим стульям. И, наклонясь -- как в зеркало -- с холмовразвалины глядят в окно вагона. Атланты, нимбы, голубки’, голу’бки,аканты, нимфы, купидоны, львысмущенно прячут за собой обрубки. И пусть за грустью томнойбушует страх и, скажем, злобный вал. Гнуть свинцовый дрын или кровли жесть --не рукой под черную юбку лезть. Ex oriente Да, точно так же, как Тит Ливий, онсидел в своем шатре, но был незримоширокими песками окружени мял в сухих руках письмо из Рима. Столько дней подрядон брел один безводными местами,что выдавал теперь померкший взгляд,что больше нет слюны в его гортани. 1963 Ex ponto (Последнее письмо Овидия в Рим) Тебе, чьи миловидные чертыдолжно быть не страшатся увяданья,в мой Рим, не изменившийся, как ты,со времени последнего свиданья,пишу я с моря. Кораблисюда стремятся после непогоды,чтоб подтвердить, что это край земли. до Fin de siecle Век скоро кончится, но раньше кончусь я. Мы слышим, как свищет бич, пытаясь припомнить отчества тех, кто нас любил,барахтаясь в скользких руках лепил. Теперь повсюду антенны, подростки, пнивместо деревьев. Ни в кафе не встретить сподвижника, раздавленного судьбой,ни в баре уставшего пробовать возвыситься над собойангела в голубой юбке и кофточке. Я готов, чтоб меня пескомзанесло и чтоб на меня пешкомпутешествующий глазком объектива не посмотрел и неисполнился сильных чувств. Движущееся назадсто’ит, или стои’т, как иной фасад,смахивая то на сад, то на партию в шахматы. Разве что мертвецовв избытке -- но и жильцов, исключая автора данных строк,тоже хоть отбавляй, и впроквпору, давая срок, мариновать или сбивать их в сырв камерной версии черных дыр,в космосе. Поэтому еще сто лет назаддед нынешнего цезаря задумалреформу правосудья. Царь слегкасмущен; но вот удобство смуглой кожи:на ней не так видны кровоподтеки. Большая золотая буква М,украсившая дверь, по сути дела,лишь прописная по сравненью с той,огромной и пунцовой от натуги,согнувшейся за дверью над проточнойводою, дабы рассмотреть во всехподробностях свое отображенье. Гребцы колотят веслами по суше,и камни сильно обдирают борт.

Вот оно – то, о чем я глаголаю: о превращении тела в голую вещь! Так что лужица подле вещи не обнаружится, даже если вещица при смерти. Вечному перуиз всех вещей, бросавшихся в глаза,осталось следовать за временами года,петь на голос «Унылую Пору». XIX Мари, теперь в Шотландии есть шерсть(все выглядит как новое из чистки). И гости, не коснувшись головы, нимб заменяют ореолом лжи, а непорочное зачатье – сплетней, фигурой умолчанья об отце... И всегда за спиной, как отбросив костяшки, рукато ли машет вослед, в направленьи растраченных денег,то ли вслух громоздит зашвырнувшую вас в облакаиз-под пальцев аккордом бренчащую сумму ступенек. Трамвай бежит в свой миллионный рейс,трезвонит громко и, в момент обгона,перекрывает звонкий стук подков! X И пусть теперь меж чувств твоих провалначнет зиять. Отвечала вещь, на слова скупа:«Не замай меня, лишних дней толпа! И самый вход в его шатер угрюмыйпесок занес, занес, пока он думал,какая влага стала влагой слез. Охотника, так сказать, на дичь --будь то сердечная мышца или кирпич. Я не трус; я готов быть предметом изпрошлого, если таков капризвремени, сверху вниз смотрящего -- или через плечо --на свою добычу, на то, что ещешевелится и горячо наощупь. »И тут Наместник, чье лицо подобногноящемуся вымени, смеется. Теряющийся где-то в облакахжелезный шпиль муниципальной башниявляется в одно и то же времягромоотводом, маяком и местомподъема государственного флага. Подсчитано когда-то, что обычно --в сатрапиях, во время фараонов,у мусульман, в эпоху христианства --сидело иль бывало казненопримерно шесть процентов населенья. IX Зверинец Решетка, отделяющая льваот публики, в чугунном вариантевоспроизводит путаницу джунглей. Ему, торчащему здесь битый час,уже казаться начинает, будтоне разные красавицы внизупроходят мимо, но одна и та же. И тянет зажмуриться, либо -- шагнутьв другую галактику, в гулкой пустынекоторой светил -- как песку в Палестине. Немногое, чем блазнилась слеза,сумело уцелеть от переходав сень перегноя. Ничего на земле нет длиннее, чем жизнь после нас,воскресавших со скоростью, набранной к ночи курьерским. И юный археолог черепкиссыпает в капюшон пятнистой куртки. Не разжимая уст,среди равнин, припорошенных щебнем,среди руин больших на скромный бюст Суворова ты смотришь со смущеньем. Отбрось кирпичь, отбрось цемент, гранит,разбитый в прах -- и кем! Петляя там, в руинах,коляска катит меж пустых холмов... ноябрь -- декабрь 1964 * Заглавие: «Старому архитектору в Рим» (нем.) (прим. И вокруг твердой вещи чужие ейвстали кодлом, базаря «Ржавей живей»и «Даешь песок, чтобы в гроб хромать,если ты из кости или камня, мать». »Мальчишка поднимает ясный взгляд:«За новые законы против нищих». X Император Атлет-легионер в блестящих латах,несущий стражу возле белой двери,из-за которой слышится журчанье,глядит в окно на проходящих женщин. Там бьются фигурки со снежной крупою, и самая меньшая пробует грудь. в СИБ) Ritratto di donna Не первой свежести -- как и цветы в ееруках. Карийглаз смотрит в будущее, гдени ваз, ни разговоров о воде. Нога в чулке из мокрого стеклаблестит, как будто вплавь пересекла Босфор и требует себе асфальта Европы или же, наоборот, --просторов Азии, пустынь, щедротпесков, базальта. Под ней,камеей, -- кружево и сумма дней,не тронутая их светилом,не знающая, что такое -- кость,несобираемая в горсть;простор белилам.